Рассказ священника Константина Камышанова, клирика Спасо-Преображенского монастыря г. Рязани.
Я не желаю быть оракулом. Я не хочу также быть жрецом, прорицателем и предсказателем, волшебником или лидером секты, собравшейся на чудеса, фокусы и предсказания вокруг своего лидера. Я хочу быть священником – другом Христа и другом людей во Христе, без всяких шоу и гаданий.
Священнику не обязательны чудеса. Ему обязательна дружба с Богом, которой он может и должен научить народ.
Про чудеса святой Антоний Великий сказал:
— Не имею чудес и не желаю.
И теперь, я понимаю почему. Чудеса – это просто нормальные отношения с Богом, просто обычная жизнь в Боге.
Пришла дама и говорит:
— Меня врачи зарезать хотят. Научите, батюшка, премудрости Божией, и как против них молиться.
— Слушай, клянусь, я не знаю молитвы против врачей. Я сам больной человек. Я люблю врачей и преклоняюсь перед их терпением перед нами, дураками. Врачи – чисто священники. Они дарят нам счастье в телесном виде. Слово не скажу против этих избранников Божиих.
— Ну, это ясно, что провались я пропадом, ни один врач не заплачет. Но ко мне смерть пришла. Болит бок так, что умру я или от страха, или от боли.
— Где болит?
— Где почки.
— Я не доктор, но скажу тебе. Как схватил меня камень, то я тоже думал что смерть пришла. Камень пугает смертью, а сам из себя — ничто и баловство.
— Так научи молитве.
— А нет такого чина молитвенного о страждущем в дневном стационаре городской больницы. Молись сама, как знаешь.
— Нет. Сама не могу. Хочу по-церковному
-Ну так езжай к старцам и старицам. Они тебе операции предскажут. А я ничего не знаю. Я гадать по Богу не умею и не хочу. Мне как дал Бог страсти больничные, так я и хвалю Его. Не знаю за что, а хвалю. Он умней меня.
— Мне страшно. Научите, как сами молились.
— Чина не знаю. Про себя скажу.
Когда схватил меня почечный камень, тогда я прошел три ступени страсти. И потом уже все только повторялось.
Первая страсть насмешная.
Лежу я себе в палате. На работу ходить не надо. Непривычно и жалко время тратить на эту больницу Приходят ко мне вежливые мужчины-врачи и прекрасные дамы-доктора. Спрашивают здоровье. Искренне улыбаются. За руку берут. Сердце слушают и на крест на груди смотрят. Полдники всякие дают, а родня бананы и йогурты носит.
Красота, но скучно и тоскливо.
Первую страсть тоски я борол акафистами. Лежишь, спишь. Молишься, и уходит тоска, а день идет сладко. А акафисты такие.
Один акафист Иисусу Сладчайшему. Как читаешь: «Иисусе, каменю драгий, осияй мя», так сердце и сияет.
Другой великий акафист — Богородице. Как прочтешь, так никакой профессор урологии не страшен:
— Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице; но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная.
Вторая страсть от страха. Начнут врачи находить в тебе всякие ужасы. начнут душу томить ожиданием, что зарежут. И чем дальше, тем хуже. Сидишь в коридорах с тусклой лампой. Коридоры крашены туалетной краской. Запах в них гнилостный и лекарственный. И душа боится. Тут не до акафистов. Тут проще.
Молишься кратко. Я не знаю больничного верного чина, а моюсь сам по себе страхом и верой следующим порядком:
Я знаю, что Бог Царь и Судья.
Царь велик тот, кто благ и щедр. Плохих царей всегда легко узнать по приверженности к справедливости. Великий царь не только силен, но и всегда великодушен. Такому царю благость выше справедливости.
Судья тот велик и мудр, кто знает правду не человеческую, а божественную. Когда такой судья знает Бога, то и он не столько справедлив, сколько мудр и милостив.
Ну, я так и молюсь, обращаясь то к Царю, то к Судье. Судье припоминаю милость, а Царю – щедроты.
— Господи, Царю сильный, буди ми щедр.
— Господи, Судия строгий, буди ми милостив.
И Божией Матери молюсь по четкам:
— Пресвятая Богородица, спаси нас.
Как пройдешь круг в 10 четок, так сердце и потеплеет.
Третья страсть – боль и казни медицинские.
Это когда режут и мучают в сознанье, и когда мука после ножа. Боль несносная. Режут и казнят без милости. Тут молиться нет сил. А надо. Без молитвы кроме тела еще и душа болит.
Первая моя молитва третьей казни — детская. Я ее услышал от деревенского ребенка. Пятилетняя девочка Юляшка молилась так:
— Ангел мой, будь со мной!
Вторую молитву муки я узнал от Жанны Д’Арк. Ее жгли, но умереть от костра она сразу не могла. Летописец говорит, что пока она кричала, пешеход мог бы пройти Карлов мост в Праге туда и обратно. А это около сорока минут.
Так, вот она молилась так:
— Иисус! Иисус! Иисус!
Мать, поверь, когда режут, не сил на большее. И я так вздыхаю:
— Христос! Иисус!
Дышишь от боли часто. Даже задыхаешься. Озноб бьет. Холодный пот градом.
Как скажешь Его имя, так солнце и прокатывается по душе, и боль отступает на миг. Так часами и потеешь, и страдаешь — в муке и силе.
Но я человек упрямый и казак. Сила меня гнет, но не ломает.
Меня гнет Бог, а Ему говорю:
— Гни! Бей! Казни по справедливости. Я заслужил. Ты прав. Но я знаю Твое слабое место. Ты терпеть не можешь силы любви.
Сотри меня в порошок. Не заплачу. Казни меня всеми ножами. Не заплачу. Но если помилуешь и Другом будешь — не выдержу. Слезами умоюсь от Твоего великодушия.
Как так скажешь в муке, так и муке конец. Сначала душа престает болеть. А потом и по телу разливается покойное тепло.
Но затем приходит испытание еще более тяжелое – душа изнемогает, и уже не может молиться. Не отчаяние. Не надежда. А так – становишься как мертвый и просто уже ничего себе не просишь.
И вот, лежишь в палате умученный. Уже душа отожжена молитвой. Уже вера держится только одним умом. Уже вере конец, а тут и пошутишь:
— Да ПОЖАЛЕЙ ЖЕ Ты меня, Господи!
Может быть, это дерзко, но чувствую, как Бог усмехается такой молитве и… со смехом милует
Мать, это не по Уставу. Это от моей муки, слез, крови, пота и отчаяния. Сам прошел и принял милость Бога, когда уже не ждал от Него ничего. Не ждал и сказал сам в себе:
— Молчишь, Боже? Молчи. Убей и сотри в порошок меня. А я все равно люблю Тебя, хотя бы и умом. Хотя бы и одной надеждой, которой уже и быть не должно.
Вот, надежда умерла раз, и два, и десять раз. А я умом говорю Тебе:
— Верю как Другу.
И то, что приходит за отчаянием, за пустотой после отчаяния напоминает Книгу Иова:
Господь отвечал Иову из бури и сказал: кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь?
На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости? Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева, когда Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его?
Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол; вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его; поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья; это — верх путей Божиих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой; горы приносят ему пищу, и там все звери полевые играют; он ложится под тенистыми деревьями, под кровом тростника и в болотах; тенистые дерева покрывают его своею тенью; ивы при ручьях окружают его; вот, он пьет из реки и не торопится; остается спокоен, хотя бы Иордан устремился ко рту его.
Возьмет ли кто его в глазах его и проколет ли ему нос багром? Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?
И ОТВЕЧАЛ Иов Богу.
И отвечал Иов Господу и сказал:
Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено.
Кто сей, омрачающий Провидение, ничего не разумея?
— Так я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал.
Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне.
Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле.
Мать! Как я скажу тебе слова эти, и как ты их поймешь? Кто свою веру подарит другому?
Три муки я знаю. Смерть знаю наполовину. Чина страждущего в отделении горбольницы не ведаю. Что знал, то сказал.
Добавлю только, что теперь скажу Богу:
— Ты умнее меня. Ты добрее меня. Ты сильнее меня. Ты сам Себя знаешь.
Хочешь, убей меня. Я Тебе верю.
Хочешь, казни меня. Положи на больничный матрас в вони и грязи. Я верю Тебе.
Хочешь, предай меня муке и страсти. Я верю Тебе.
Душа моя уже однажды отожглась до зела. Душа уже однажды отчаялась. Дух однажды уже угас. Только ум держал Тебя за руку. Я в муке нашел главное слово:
— Я верю Тебе.
Мать, я не знаю, как тебе всё это благословить.
Чужую голову не приставишь, и веру не подаришь.
Но поверь, Бог нас любит. Сильно любит. Очень сильно любит. А ты – доченька Божия. Ничего не бойся и молись:
— Господи, да, пожалей же Ты меня!
Он непременно улыбнется.
Но, мать, не знаю, что тебе сказать по Уставу. Ехала бы ты к старцам — например, к отцу Власию или в Оптину.
А я что? Просто рязанский поп. Там академия, а я только фельдшерский пункт . Там благодать, а у меня зеленка.
Не болей!
Источник: Дневник рязанского священника
