С туч сыпется ледяная крупа на грязную землю. Туман путается в деревьях. Северный ветер жжет щеки и забирается в душу.
Из окна нашей больничной палаты видно это каменное небо, верхушки берез и ворон, кувыркающихся во встречном ледяном ветре.
В палате двенадцать коек. Между ними едва протискивается врач и едва встают капельницы.
В ногах моей кровати стоит кровать молоденького паренька. Он, как затравленный зверек, полулежит на корявой кровати. На кровати — старая серая простынь. Под простынью — клеенчатый матрас.
Видом парнишка неказист. Мал ростом. Стрижен наголо как дембель. Сам похож на работяжку, строителя или водителя.
Наши палатные мужики пожилые, наглые, с пропитыми голосами. Они все время ехидничают или смеются как каркают.
А парнишке страшно. Сердце. Домой не отпускают. И он полулежит, поджав ноги, как затравленный котенок, и смотрит на нас, пожилых, с ужасом.
Нам-то что? Мы уже забубенные.
Мне он сначала не понравился. А потом мне его стало жалко. А потом я подумал:
— Если бы ты мне был сыном, я бы обнял тебя и пожалел.
У меня уже так бывало, что чужие дети мне как родные и нас с ними что-то невидимо связывает, как отца и сына. Нет сына родного, а есть сыны по душе и тайному сродству.
Капельница капает мне желтое лекарство. В окно льет ледяной дождь. Полдень. Скучно. Парень и задремал.
Входит врач. Ищет его и вдруг останавливается перед его кроватью. Прижала к груди его медицинскую карту. Помолчала, улыбнулась и сказала:
— Спит, ангелочек!
Посмотрел на парня. Никак не похож на ангелочка. Черная щетина на голове. Чисто солдат.
А лежит, как сломанная птица. Одна рука изломилась за голову, а другая подвернута под бок. Серая простынь сбилась и открылась клеенка, на которую он выпростал тонкие ноги в черных вздутых носках.
Я поглядел на него, и мне тоже стало жалко его молодости.
И стало мне тоскливо. Вот врач смогла увидеть в нем сломленного ангелочка, а я — нет.
Затосковал я.
Как вдруг приходят ко мне врачи и говорят:
— Благослови нас всех медсестер, батюшка!
— Начальство не осерчает? А то начни кропить вас, а потом какой-нибудь фашист в газету напишет, что попы в больницах гадят?
— Нет, мы все согласные.
Одел свой охристый подрясник, золотой крест, белые поручи. Достал из рюкзака миро, исоп и ладан. Взял кропило и молитвослов.
Они люди спешащие. Прочел им пару мест из акафиста Иисусу Сладчайшему и молитву человеку, ухаживающему за больным, и говорю:
— Ты не смотри, что прав или не прав. Ты смотри на свое сердце. Есть там сладость любви Божией или нет? Нет Святого Духа — сердце болит.
Вы, врачи ругаетесь на нас, если сердце болит, а мы в больницу не идем. А мы, батюшки, тоже ругаемся на вас, если не идете к нам, когда на сердце тоска, страх и гадости.
Мы, силою данной нам от Бога, можем ваше сердце сделать легким, чистым и светлым. Мы — кардиологи Божии.
Как сказал « силою данною нам от Бога», так они вздрогнули.
Вы смотрите на давление, а мы смотрим на радость. Нет радости — беда. Беги в храм к Богу. Нет радости — значит, нет любви. А без любви пропади ты все пропадом. Без любви что за жизнь?
Справедливо-несправедливо, какая разница? Лишь у нас на сердце был сияющий Святой Дух. А нам одна радость — греть этой благодатью чужие сердца. А остальное все не имеет значения.
Они вздыхают и прижимают руки к сердцу.
Зашли врачи из ординаторской:
— А нас помазать?
— Да что помазать! Я вас всех и обниму и поцелую.
— Батюшка, а меня вы поцеловали только два раза, а всех три!
Пошли в ординаторскую. Я им говорю:
— Вы врачи — сущие ангелы. Вы сами того не знаете, что вам Бог дал. Он вам дал целить и давать людям счастье. И вы одеты во все белое. И у вас есть великая заслуга перед Богом.
Даже походя, из ста человек вы кому-то одному улыбнетесь, и для Бога это мило и ценно. И каждый день вы провожаете счастливца домой. И каждый день вы принимаете несчастного и дарите ему надежду Вот сегодня к вам в реанимацию привезли молодую красивую женщину сорока лет. И ее жизнь и счастье в ваших руках.
Когда придет Страшный Суд, всех нас будут спрашивать:
— Что хорошего сделал людям?
Шоферы скажут, подвез бесплатно, в прошлом году. Продавец скажет, нищенку накормил на Пасху. Миллионер скажет, …. а не хочу про него, что он скажет. Они сами люди речистые и брехливые.
А вам врачам ничего не скажет. Вы и так каждый день в милости. Вот она сегодня пришла, и на дембеля умилилась, и назвала его «ангелом». Что может быть лучше?
Вы только храните сердце от зла и смертных грехов. И вас, всю ординаторскую, Бог возьмет в рай.
Стал их помазывать, кропить и обнимать. И все врачи встали. А среди них африканец. Черный изсиня. Кудрявый. И в белом халате. Иностранец. Думаю, как он?
И он встал. Не знает что делать, но голову приклонил и смущается.
А мне и его жаль. Молоденький. Где-то его любезная мать, для которой он сыночек. А я что? Стану на секунду ему отцом любезным.
Подошел русский врач. Мужчина маститый, ученый. Я ему на главе крест начертал рукой. А он не знает, что дальше делать, взял мою благословляющую руку и поцеловал ее. Я-то стараюсь не давать целовать руку. Если уж целовать, так лучше апостольское целование давать друг другу.
Африканец просто подошел и тоже взял мою правую руку и поцеловал ее. Я отропел.
Я не знаю, как его там благословляли африканские католики, или кто там он есть, и какой он веры.
И думал об одном как, не посрамить бы веру православную. Думал-думал, да обнял его и поцеловал три раза, как на Пасху мы целуемся с братьями.
И он засмеялся. И все врачи засмеялись. А та же врач говорит снова:
— Опять ты, батюшка, всех поцеловал три раза, а меня только два!
Вот тебе и Пасха в ноябре. А был серый день, и тучи как камни.
Просили прийти ближе к Новому Году. И пойду. Недолюбленные они.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: